Николай Полисский

Наш паблик-арт я называю архстоянием, то есть это такой вид искусства, при котором произведения рождаются и устанавливаются в природной среде, в соавторстве и в тесной связи с людьми. Я так проверяю, хорошо это или плохо, потому что всякую ерунду люди делать не будут. Сперва они оценивают затею, говорят: «Нормально, дядя Коля, нам нравится», — и у меня нет проблем с объяснением своего искусства: сами и создают, и объясняют. В мире не так много паблик-арта, который бы мне нравился. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что мы на острие этого процесса. А так, из художников мне нравятся Ричард Серра, Христо, Аниш Капур, Даниэль Бюрен. Его полосатые столбики («Колонны Бюрена», 1986) убрали из Парижа, потому что народ возмущался, а мы в 1989 году их видели, и мне они нравились. Кое-что есть в мире, но исследования в области паблик-арта еще впереди, потому что совсем недавно народ стал в массовом порядке потреблять искусство. Раньше это было элитарной зоной, и осмысление того, что нужно людям, еще идет. Паблик-арт — это искусство, которое должно удовлетворять народного заказчика; такого искусства, по сути, еще нет.

Это искусство должно быть людям интересно. Они по доброй воле должны хотеть на это смотреть. Пусть ругаются, придумывают смешные названия, но к нему не должна зарастать народная тропа. Вот мое искусство воспринимается лучше всего в Никола-Ленивце. А в городах сложнее работать. Там начинают обвинять, что потратили их деньги на ерунду. А причина — бедность. Им не до этого. В благополучных странах — Франция, Япония — там другое, но там тоже нужно привлекать добровольных помощников, любителей искусства, и они всё объяснят другим, кто будет недоволен. Везде важно привлечение людей к совместному творчеству, это единственный путь к пониманию паблик-арта.

Все это случилось зимой 2000 года. В начале января мы большой командой художников и архитекторов были в Нижнем Новгороде на обсуждении будущего филиала ГЦСИ в нижегородском Арсенале. Было очень много снега вокруг. Я дремал в автобусе. И вдруг эти снеговики прямо мгновенно встали у меня в голове. И я поехал в Никола-Ленивец, потому что там кого-то знал. А был мороз, самим не слепить столько снеговиков. Я сказал дяде Юре: «Бери мужиков, 10 рублей за снеговика, пускай слепят». Нарисовал эскиз и забыл. И вот он через недели две звонит: «Ну что, приезжай! Все готово». И где-то 23 февраля мы с Костей Батынковым и Сережей Лобановым приехали и были потрясены. Нашли фотоаппарат, стали снимать. Потом показал фотографии Василию Бычкову, и он предложил выставить их на «Арт-Москве». И я почувствовал, что историю оценили. Тогда все чем-то совершенно другим занимались. А тут такой импрессионизм XXI века. Меня укрепило признание профессиональным сообществом. Но что дальше? Я решил, что надо сохранить «единство места и действия», и летом в Никола-Ленивце скосили мы траву и стали делать «Зиккурат». Я понял, что у меня в руках ресурс — земля и люди, которые готовы со мной вписываться в любые аферы, — и, если я это не использую, буду круглым дураком. Все предыдущие культурные знания я убрал в заплечный мешок и занялся новым делом с яростью и энергией. И все закрутилось: выставки во Франции, начали приезжать люди, художники. Где-то восемь лет я один работал со своими сельскими соавторами, но место намолилось, и возник фестиваль.

Я люблю делать колонны, у меня много проектов подобного рода. Колонна из виноградного дерева во Франции в городе Ди. «Граница империи» из множества колонн в Никола-Ленивце. Была у нас плетеная колонна в Старом Манеже, колонны «Вселенского разума» и много еще. А в новой серии «Русская античность» я фактически копирую античную колонну, но из деревенского русского материала: каннелюры, капитель, база. На выставке будет стоять шестиметровая, совершенно полноценная колонна в духе русской античности, а в галерее — руинированная серия: отдельно капители, фрагменты колонн и строений, как мы привыкли видеть на руинах античных городов.

Я бы определил хорошего художника так: за именем и фамилией должна вставать ясная картина его работ. А если образ рассыпается креативными штучками — это не совсем художник. Художник — это судьба, которая рождает в конечном итоге ясный продукт. У него может быть совсем немного вещей, но это должна быть обязательно весомая добавка к тому, что уже есть.

Темы любые могут быть. Меня меньше волнует литература, социальщина, хотя я вполне могу оценить это у других. Мое — это органичность, создание объекта на пустом поле и чтобы к нему не зарастала народная тропа. Направлять движение человека в поле, чтобы он понял, что надо подойти. Бывает, видишь где-то руины храма или чего-то еще, и совершенно непонятно, что тут было, но место дух захватывает, заставляет тебя задуматься, порассуждать, возвращаться. В этом главное и есть: сделать что-то, чтобы человек мог принять эту вещь как часть своего мира.

Да любой. Иногда слушаешь и диву даешься. Бабушка с внуком придет — что-то свое заметит, а гениальный философ Лидов придет и начнет меня лечить о сакральности. Я ему говорю: «Нет тут никакой сакральности!», а он на своем стоит: «Нет, есть, что ты отрицаешь!» А я не соглашаюсь. Поповские бредни. Но есть вещи, из-за которых человек готов обманываться — настолько его они манят. И сделать такую вещь, которая человека по-хорошему обманывает, — это главная задача.

Конкретного места нет, но я всегда рад, когда меня приглашают в какое-то необычное природное место. Я их коллекционирую! Несколько лет назад меня позвали в Якутию, в деревню Владимирка. Мне показали абсолютно космический пейзаж. И сразу в таких местах начинает работать мысль. Новое место дает колоссальную энергию. Одна проблема — не навредить, не испортить красоту. Ясно, что это временная вещь, но все равно люди с удовольствием должны воспринимать ее. Как правило, меня приглашают в депрессивные территории, призывая искусством бодрить местность. Вот и зовут художников возвращать жизнь. И мне, конечно, нравится устанавливать что-то в таких местах, где я бы не оказался сам. Для разнообразия коллекции!